Дискуссия о равноправии полов, борьбе женщин за свои права и гендерных стереотипах традиционно оживает в канун Международного женского дня. Ветеран Чеченской войны, прапорщик Валентина Рогова сейчас — заместитель руководителя международного отдела Всероссийской общественной организации морских пехотинцев «Тайфун». Про таких говорят: «сильная женщина». О трех годах службы в Чечне, отношении к женщинам на фронте и возвращении в мирную жизнь Валентина рассказала в эксклюзивном интервью Федеральному агентству новостей в кулуарах пресс-конференции Медиагруппы «Патриот».
Когда мы с ней только выходим из зала пресс-конференции поговорить, и я уточняю регалии: «Валентина Рогова, ветеран боевых действий», она осторожно поправляет: «Сейчас принято называть — локальных войн. Боевых действий — это звучит более кустарно. Поэтому правильнее говорить — ветеран локальных войн».
Улыбчивая, стройная, светлоглазая женщина. Укладка — волосок к волоску. Военное в ней угадывается даже не по форме морпеха, а по выправке и цепкому взгляду. Но если встретить, что называется, «на гражданке», — с первого взгляда и не сказать, что перед тобой — прапорщик Рогова.
— Валентина, а как реагируют малознакомые люди, когда узнают, что вы – ветеран локальных войн и прошли Чечню?
— Однажды, когда у меня закончился контракт и я уволилась, я пошла устраиваться на работу в гражданскую фармкомпанию. Я провизор по первому образованию. Они меня побоялись брать. Я полностью подходила, им нравилась моя жизненная позиция, активность моя.
Но они побоялись меня брать на работу как ветерана боевых действий, потому что знали, что я была в Чечне.
Но я понимаю. Потому что все-таки три года [в Чечне] — они свою лепту вносят. Кому-то — плохую, кому-то — хорошую. Я стала добрее.
Потому что я видела этих ребят (военнослужащих. — Прим. ред.), насколько им было тяжело. Мне приходилось быть психологом, с каждым из них разговаривая. Дедовщину в армии никто не отменял. А еще я знаю, что такое землянка, что такое — спать в холоде, и когда ты выходишь пропахший весь дизельным топливом. Мы пахли, как КАМАЗисты. Когда выезжали куда-то, люди, которые уже жили в казармах, говорили: «Господи, шалинцы приехали. От вас пахнет». А мы действительно пропахшие были: топили сырым абрикосом — он не горел, и чтобы согреться зимой в этой землянке, мы вынуждены были подливать топливо, чтобы разгоралось. Не каждый вынесет это, это действительно тяжело. Были офицеры, которые не выдерживали. Но я нашла выход: занималась спортом. Меня спасло еще и то, что я училась, получала свое второе образование — первое высшее. Учебники, учеба… За счет этого и спаслась.
А еще была смешная история. Мы с супругом — семья медиков — позвали гостей. Тоже медики, семейная пара. Был какой-то праздник, мы сидели, разговаривали, общались, и к концу вечера они вдруг: «Ребят, можно, мы вам скажем что-то. Вы не обижайтесь. Вы такие классные». Мы сидим с мужем, переглядываемся. А они говорят: «Мы вас боялись». Поэтому по-разному люди относятся. Кто-то — с уважением, кто-то — с трепетом. Кто-то, у кого другая есть практика — тот, конечно, с осторожностью. Поэтому все в жизни проходим.
— Насколько сложно было вернуться из этих трет лет в Чечне в мирную жизнь?
— Несколько лет я старалась удержаться на этой волне. Те житейские проблемы, которые у нас возникают в быту, и мы из-за них расстраиваемся, переживаем — мы [по возвращении] смотрели на них сквозь пальцы. Это такая ерундовая проблема. Это настолько мелочно. Мы понимали, что ценность — в жизни. И проблемы наши житейские нам казались смехотворными. У меня спрашивали: «Не страшно ли тебе было в Чечне?» Отвечала так:
«Моя первая «чечня» была до Чечни». Поэтому в Чечне мне было уже не страшно.
Просто жизнь шла так, что во мне появилась какая-то жесткость, твердость, выносливость. А Чечня меня сделала добрее.
— Говорят: «у войны не женское лицо». Это так?
— Конечно, не женское. Потому что война — это смерть, это плач, это страдания, это боль, это разруха. А женщина должна быть какой? Женщина должна быть нежной, мудрой, ласковой, заботливой. Естественно, «не женское лицо», что тут и говорить…
— Насколько сложно было не потерять в себе женщину?
— Наоборот. Наверное, я обрела в себе большую женственность. Объясню, почему. Когда я приехала в Чечню, вокруг были мужчины. Чечню называли «пластилиновая страна» — это грязь по колено. Мы ходили в сапогах резиновых, и могли в нее провалиться. Чтобы пройти дальше, нужно было вытащить из этой грязи сапог, а я не могла. Надо было сначала вытащить ногу из сапога, потом вытащить сам сапог, и только потом его надеть. Это все нужно было пройти. И смотря на все это, и смотря на то, как мужчины… Когда я приехала, много было тогда «полевых жен». Меня спасло то, что у меня были звание и должность начальника аптеки. То есть мало звеньев было до вышестоящего звена. Поэтому более уважительное отношение было. Мне пришлось отстаивать слово «женщина» за других женщин перед всем мужским составом и поднимать это слово — «женщина» — из этой грязи. Потому что была ситуация негативная… До моего приезда девчонка просто покончила с собой — настолько она не выдержала.
Слово «женщина» было втоптано грязь.
Вся эта грязь, разруха, стрельбы… И ты должен идти этому в противовес, иначе ты сломаешься. Я старалась, как могла. Когда я приехала в Чечню — я уже была матерью. Моему ребенку было шесть лет, и я смотрела на ребят-срочников как на детей своих. Мне их жалко было. Нужно было с каждым из них поговорить, поддержать, наставить, пока они войдут в колею. Чтобы не сломались. Потому что смотришь на потом фотографии: на гражданке — мальчишка, два метра ростом, красавец широкоплечий. А перед тобой стоит тростинка: худая, сгорбленная. Разговаривала с ними. Потому что так, как может достучаться до мужчины женщина, мужчина достучаться не сможет.
— Сейчас вы активно занимаетесь общественной деятельностью. Приходится ли на этом «фронте» отстаивать перед мужчинами свои права?
— Я уже, во-первых, мудрая женщина, и вокруг меня — мудрые, серьезные мужчины. Как правило, это офицеры, генералы, Герои России. И у них я даже учусь чему-то. Они относятся ко мне с большим уважением. Я вижу уважение к себе, своему труду, чувствую поддержку. Я на них равняюсь, а они мне помогают быть еще больше женщиной и быть примером. Понимаете? Потому что я форму надеваю с гордостью. Я горжусь, что на мне погоны. Для меня это важно. Я всегда говорю: учите всех своим примером.
— Переносятся ли эти взгляды на воспитание детей?
— У меня две дочери и сын. Старшая дочь — она вот девочка-девочка, но тем не менее она старается, гордится мамой, помогает. Думаю, что придет время, и она будет более похожа на меня. В свои 20 лет я смотрела на свою маму и думала: какая она молодец, какая она активная, как она это умеет, а я этого не могу. Вы знаете, пришло время, и я понимаю, что я тоже могу это.
Средняя дочь у меня кадетка. Сложный возраст — 15 лет — когда в школах повсеместно прививают толерантность. Я лично против толерантности. У меня муж — военный врач, он тоже против толерантности. Потому что толерантность — я не буду вдаваться глубоко — она несет массу негативных последствий для нашего российского общества, для нашей страны. Мы придерживаемся такого мнения. Поэтому с ней мне справляться сложнее.
А сын — 10 лет — сказал: «я буду военным врачом и буду лечить морскую пехоту».
От автора: когда мы заканчиваем разговор и прощаемся, Валентина вдруг окликает меня и говорит: «Если вдруг, обязательно напиши девиз морской пехоты: «Там, где мы, там — победа». Это мой девиз в жизни. Он очень универсальный. Вдруг, кто-то его увидит в этом тексте — и ему эти слова, это напоминание поможет».